«Додж» по имени Аризона - Страница 5

Вообще-то я лошадей обычно стороной обхожу. Человек я по натуре городской, мне больше железного коня подавай – тут уж я любую развалюху так отлажу, быстрее «Опель-Адмирала» побежит. Было бы только время да инструменты. А с коняками у меня пакт о ненападении – я их не кусаю, а они меня. Ну да ничего, все ж четыре чужие лучше, чем две свои.

Взгромоздился я кое-как в седло и попытался трофей свой наверх за плечи затащить. Только вытянул – а она мне как врежет плечом. Я с коня кувырком и затылком об камень приложился – только искры в глазах засверкали.

Когда очнулся, первое время сориентироваться никак не мог. Кругом темно, голова раскалывается, спасу нет, не иначе прикладом врезали, желудок на тошноту тянет, а все вокруг покачивается плавно, и звуки непонятные – цок-цок. Тут в глазах маленько прояснилось, и увидел я, что свисаю с крупа той самой гнедой твари, с которой меня так хорошо запустили. Ноги с одной стороны ремнем стянуты, похоже, моим собственным, а руки с головой, понятно, с другой. Руки в запястьях бечевой какой-то замотаны. Ну, я дергаться зря не стал, как висел, так и вишу, а сам потихоньку узел на вкус пробую. Вроде поддается, но хреново – больно туго затянут.

Тут как раз копыта коня по деревянному мосту процокали, и въехали мы в какой-то двор. Только я попытался голову приподнять, и в этот момент меня вниз спихнули.

Черт! Приземлился я на связанные руки, перекатился через голову и угодил ногами в кучу гнилой соломы. И при этом еще успел засечь сарай какой-то – похоже, конюшню – с воротами нараспашку, а рядом с тем сараем – новенький «Додж» три четверти.

Ну, ничего. Я с этой рыжей стервой еще посчитаюсь.

Поднялся, ремень с ног стянул, огляделся – непонятно, что за место. Дворик небольшой, но и не сказать, чтобы сильно маленький. Грязный. По углам пяток человек копошится. Одежка на них – не совсем рванье, но тоже непонятная какая-то. Дерюга, не дерюга, черт ее знает. А стены вокруг высокие, каменные. Хорошие стены. «Сорокапяткой» не возьмешь.

– Олеф, Арчет!

Гляжу – два суслика работу бросили и ко мне приближаются. Один светловолосый, лет тридцати, ладный такой, ухватистый, а второй моложе, но вымахал – два на полтора, грудь надул, как протектор от «студера», но что-то у него на роже такое проскользнуло, что я сразу просек – слабак! На обоих безрукавки кольчужные и мечи у пояса, я уже даже и удивляться особо не стал.

Выстроилась эта парочка у меня по бокам почетным конвоем, за плечи уцепилась. Причем блондин спокойно так взял, но цепко, а здоровяк гимнастерку в жменю загреб и стоит, довольный. Олух натуральный – его на любой прием взять можно, а он и не скумекает ничего, пока собственной железякой башку не смахнут.

Рыжая с коня соскочила, прошлась передо мной, прямо как офицер перед строем, и вдруг ка-ак вмажет мне с размаху по зубам – только моргнуть успел.

Потрогал языком зубы – вроде не шатаются. А вот губу наверняка рассадила. Рукой попробовал – ну, точно, кровь.

Я усмехнулся, криво, правда, и говорю, как капитан:

– Связанных пленных бить – много храбрости не нужно.

Рыжую аж перекосило.

– Ах ты…

Тут уж за меня светловолосый вступился.

– В самом деле, Кара, – говорит, – чего это ты так на него?

Кара, значит. Ладно, запомню.

– А ты не лезь не в свое дело, Арчет. Я тут хозяйка.

И тут я гляжу – через двор мужик идет. Вроде бы местный – портки на нем серые, куртка кожаная, меч опять же. Дрова тащит. А на ногах – кирзачи стоптанные. Уж наши-то солдатские кирзачи я за километр различу.

Ну я и заорал:

– Стоять! Напра-во! Кругом!

Мужик дрова выронил, развернулся, форму мою увидал – и замер с раззявленной пастью.

– Е-мое, – говорит, – никак наш.

Кара тоже обернулась.

– Троф, ты его знаешь?

Троф? Трофим, что ли?

– Нет, но… форма на нем наша, советская. Да свой он, ребята, что я, наших не знаю?

Пока они уши развесили, я руки к лицу прижал, как будто кровь из губы остановить пытаюсь, а сам узел грызу. Он и поддался. Я Арчета за запястье ухватил, на каблуке крутанулся, и полетела эта парочка вверх тормашками. Рыжая только поворачиваться начала, а я уже у нее за спиной и ее собственный нож к горлу приставил.

– Давай к машине, быстро, – и мужику ору: – Бензин в баке есть?

А мужик от меня шарахнулся.

– Ты, это, парень, – говорит, – брось нож. И девушку отпусти. А то худо будет.

Да уж, думаю, куда хуже-то? Опять одни психи кругом.

– Значит, так, – говорю. – Ключ в машину, бензина чтоб полный бак и автомат. А не то… – и ножом рыжей подбородок приподнял. – Точно худо будет.

А Трофим куда-то за спину мне пялится.

– Не стреляйте, – руками машет, – не вздумайте стрелять!

Я рыжую развернул, а там уже народишко высыпал, и трое уже навострились луки натягивать.

– А ну положь наземь! – кричу. – Кому сказал! Подчинились.

Неохотно, но подчинились. Это приятно, прямо душу греет. Глядишь, может еще и поживем.

А Трофим этот сзади топчется, в затылок дышит.

– Ты что, не слышал, что я сказал? – спрашиваю. – Машину и автомат сюда, живо.

– Отпусти девушку, воин.

А вот это явно местный командир ко мне вышел. Высокий, стройный, кольчуга на нем как никелированная сверкает, не то что на остальных олухах, за спиной плащ синий ступеньки метет, но главное – держится он соответственно. Настоящего командира я по этой привычке сразу замечаю. В любой толпе пленных не глядя на петлицы – это обер-лейтенант, это фельдфебель, а это писарь какой-нибудь штабной, даром что морду отожрал и сукно офицерское. Бывают, конечно, исключения, но редко.