«Додж» по имени Аризона - Страница 56

– Вот и отлично, – говорю. – А я пока для коня своего железного чего-нибудь раздобуду. Ячменя, например.

А топливом, думаю, кроме шуток, надо запастись. Сто двадцать туда, сто двадцать обратно, да не по дороге – по местности, а черт его знает, какая в том Травяном Мире местность. Гладкая. Степь степи рознь, да и трава тоже ведь разная бывает. Иной раз такая вымахает – танк по башню скроется, а уж дорогу в ней… разве что огнеметом.

В общем, я прикинул, что бака, даже если полный залить, и тех двух канистр, что в кузове, может и не хватить. Тут бочка нужна.

Кстати, о бочках. В чем-то же, думаю, должно масло это, которое в «Аризону» залили, храниться. Вряд ли они его прямо из земли черпают.

Ладно. Отловил во дворе стражника, минут пять объяснить пытался, чего мне надо, – насилу втолковал. Отвел он меня в погреб и факелом, издалека так, в самый темный угол показывает.

– Вон там, – говорит, – в большой бочке. Запас на случай осады.

Запас в большой бочке, думаю, это хорошо. Мне как раз… И тут я эту бочку увидал.

Я даже сначала и не понял, что это бочка. Подумал – стена у погреба кривая.

М-да, думаю, для такой бочки «Аризона», пожалуй, что хлипковат. И «Студебеккер» тоже. Тут тягач артиллерийский нужен.

– Эй, – спрашиваю, – а как вы из нее наливаете?

– Сбоку пробка есть, – отвечает гаврик. – Через нее и набираем.

– А что, – медленно так говорю, – емкостей меньшего объема у вас по регламенту не предусмотрено?

Стражник от такого оборота чуть факел не выронил.

– Чего?

– Бочки поменьше есть?

– Нету. Одна она у нас.

– Бедные вы, выходит, – говорю. – Сиротинушки несчастные. А пустые бочки у вас есть? Хоть малость поменьше этой?

– Есть, как не быть.

Провел меня в другой подвал. Захожу – ежкин кот, чего здесь только нет! Хламу – и нашего, и местного – горы! Тут и гильзы снарядные, и табуретки какие-то поломанные, и хреновина какая-то с крестом на полподвала – я сначала даже не понял, что оно такое, а потом сообразил – хвост от самолета, наверное, от того самого «Хейнкеля», который на тарелки пустили, – и солома, и вовсе железки непонятные, а рядом с входом к стене два громадных портрета прислонены.

Я факелом посветил – интересно стало, чего это за культурные ценности тут маринуют, – и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова оказался, довоенный еще, а второй – фюрера. Оба в полный рост, стоят, наклонившись, друг на дружку пялятся.

– Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? – спрашиваю. – Вынесли бы да запалили.

– Тык ведь красиво.

– Чего ж тут красивого? – говорю. – Ты ж глянь – свинья свиньей.

Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй…

Я только вздохнул.

– Ладно уж, – говорю. – Только… вы б его хоть к стенке, что ли, развернули.

– Тык который из двух?

– Оба. Где бочонки-то пустые?

– Там.

Полез я в это «там» – то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах ковыряться. Пылюки – тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и ржавые.

Минут десять лазил – нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на пятьдесят литров. Как он к местным попал – ума не приложу.

Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться – и как загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с бочонком. Стражник только охнуть успел.

– Вы уж, – говорю, – извините. Случайно вышло. Тем более что вы это произведение искусства еще никому не показывали.

– Тык все равно жалко, – говорит. – Хорошая была картина. Большая.

Тоже мне – любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне теперь – лекцию ему устраивать?

– Ничего, – утешаю, – зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая, дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить – это всегда найдется.

Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто так – совесть не позволила.

Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в кузов закинуть.

Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот – груда одеял на ножках. Она, как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.

– Ну вот, – говорю. – Не-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды дословно исполнять? А?

– Я сделала то, что ты велел!

– То, да не совсем. Я тебе что приказал – одеял четыре штуки и одежду теплую. А ты что принесла?

– Одеяла.

– Сколько?

Молчит.

– Ты мне тут не молчи, – говорю. – А возьми, аккуратно разбери эту груду и доложи – сколько в ней одеял?

– Двенадцать.

– А одежды теплой?

Молчит.

– Вот-вот, – говорю. – В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с валенками не позаботился.

– И что?

– А ничего, – говорю. – Так и остались стоять вдоль дорог… столбиками.

Ага. Кое-где до весны простояли.

– И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?

– Пять.

– А если поискать?

– Винтовку ты дал мне!

– Так ведь я ее не забираю – пока, по крайней мере. – Винтовка твоя, не спорю, и стрелять из нее тебе. Вот и озаботься пополнением боекомплекта. А то что – выпустишь обойму и в рукопашную?

Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я распространяться сейчас не хотел, тем более – пока доберемся, еще сто и один раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя становятся планы этого боя».

– Сколько надо?

– Ну, еще хотя бы четыре обоймы, – говорю. – Двадцать патронов.

– Ясно, – рыжая на месте крутанулась – только земля из-под каблуков брызнула – и ушла. То есть умчалась.