– Идти сможешь?
– Попробую.
– Ясно. Закутайся поплотнее.
Подхватил ее на руки, шагнул – и чуть не выронил. Хорошо хоть, она опять за шею уцепиться успела.
Черт. Не донесу.
И какой же ты после этого разведчик, Малахов? Нашел от чего сдыхать.
Так ведь – сам перед собой оправдываюсь – пока тащу. Но вот когда доволоку – плюхнусь в кровать и никакой гаубицей меня оттуда не выковыряешь. Три дня отсыпаться буду.
Вышел из расщелины, смотрю – а на дороге костер. А возле костра Арчет сидит, носом клюет. Увидел нашу компанию промерзшую – чуть в этот костер не свалился.
– Кара! Сергей! Живы?
– Да нет, – шучу, – они геройски погибли. А мы – так, пара призраков.
Шагнул к нему и чуть не грохнулся оземь. Хорошо, успел он навстречу броситься и рыжую подхватить. Сбыл я ее наконец с рук.
– Что с Карой? Ранена?
– Заколдована.
– Как? Чем?
– Переохлаждением, – рычу. – Давай быстро тащи ее в замок.
– А это кто?
– «Язык». В смысле, пленный. Его к попу надо, пусть допросит. Только тоже сначала выпить дайте, а то он на все вопросы ваши только чихать будет.
– Сергей, что с Карой?
– Да замерзла она! – кричу. – За-мер-зла. Снег у вас тут бывает?
– Снег? Нет. Только на севере.
– Тогда быстрее…
– Мы уже идем.
Оглянулся – точно, уже полдороги до замка прошли.
– Значит, так, – говорю и чувствую, что вот-вот свалюсь прямо на дорогу и засну. – Горячий чай. Можно водки, ну, спиртного, грамм сто. И закутать в сухие теплые одеяла. Ясно?
А вот что он мне ответил – я уже не услышал.
Помню, что дошел до замка вроде сам. Помню – сидел на какой-то лавке и вино из кружки лил. Горячее вино, густое, сладкое, с пряностями какими-то. Потом еще растирали меня чем-то, а потом – начисто отрубился. И даже не снилось мне ничего.
Проснулся, открываю глаза – рыжая. Я чуть вслух не застонал.
– Да что ж это, – спрашиваю, – такое? Ты ведь сейчас должна минимум под десятью накатами одеял лежать.
– А меня, – отвечает, – отец Иллирий исцелил. И тебя, между прочим, тоже.
Я на кровати сел, головой потряс – вроде и в самом деле все в порядке. На руку левую посмотрел – даже следов не осталось. Ловко.
– Одевайся, – рыжая командует, – Иллирий и мой отец с тобой о чем-то важном поговорить хотят.
– О чем это?
– А мне, – вздыхает, – не сказали.
– В кои-то веки, – ворчу, – чего-то я раньше тебя узнаю.
– Ну вот. А я тебе новую форму принесла.
– Новую? А старая где? Я ж ее только вчера надел.
– Во-первых, – заявляет Кара, – не вчера, а позавчера. Мы с тобой, к твоему сведению, день и ночь проспали. А форму твою сожгли, потому что она вся в крови была.
– В какой еще крови? Ко мне ни одна собака ближе трех метров не приближалась.
– В крови Призраков Ужаса, – говорит рыжая. – Ты что, забыл?
– Тоже мне, кровь. Отстирать не могли?
– А ты что, Малахов, умеешь, как змея, кожу менять? Кровь у Призраков, к твоему сведенью, страшно ядовитая. Тебе еще повезло, что мы через Белый мир прошли, там ее снегом аб… абс… Короче, Иллирий сказал, что если бы не снег, ты бы на следующий день пузырями покрылся и умер в страшных мучениях.
– Ну да, а ты бы на моей могиле плясала от радости, – говорю. – Ноги покажи.
– Зачем?
– Затем, что я тебя через их толпу на плече волок. И шансов окочуриться из нас двоих у тебя больше.
– Да ты не переживай, Малахов. Иллирий очень сильный маг-целитель. Он даже твой рубец на легком вылечил.
– Да ну.
Задрал рубашку, гляжу – точно. От первого ранения шрам остался, а от второго – ничего. Чистая, гладкая кожа. Еще, правда, куча мелких шрамиков, ну да это уже другая опера.
Здорово. Черт, нам бы в эвакогоспиталь этого попа. Интересно, думаю, а мне теперь нашивку за ранение носить можно? Скорее всего, можно. Вылечили, это ж не значит – не было.
– А гоблина допросили?
– Он умер.
– Как? – я чуть из одеял не выскочил. – Да вы что? Пленного…
– Никто с ним ничего не делал. Он тоже простудился, но его Иллирий вылечить не смог, потому что он был слугой Тьмы, и исцеляющие заклинания на него не действовали. А как его лечить еще, мы не знали.
Черт. Надо же. В такую даль я его притащил, а он возьми да сдохни от насморка. Обидно прямо.
– Одевайся быстрее.
– Непременно, – говорю. – Как только ты отсюда исчезнешь.
– А…
– Брысь!
Убежала. Кошка рыжая.
Вылез я из кровати, оделся, поискал – кобура с пистолетом рядом с кроватью на стуле лежит, а мешка нет.
Черт, думаю, а гранаты они куда дели? Пять гранат еще оставалось. А то ведь у этих олухов могло ума хватить и их в костер запулить.
Проверил пистолет – ну обе обоймы, само собой, пустые. Интересно, закончили они уже грузовики разгружать? Как только освобожусь, первым делом надо будет боекомплект обновить. Все ж таки, какая ни есть, а война. А на войне никогда не знаешь, что через пять минут приключится.
– Ты там скоро?
Недалеко же эта кошка убежала. Ладно еще, что через дверь спрашивает, а не вламывается, как в прошлый раз.
– Айн момент, фройляйн, битте.
Прицепил кобуру на ремень и распахнул дверь. Кара в коридоре стоит, стенку подпирает.
– Ты, Малахов, – заявляет, – возишься, прямо как…
– …девица на выданье, – шучу. – Жаль только, помады у вас тут нет и с лаками для ногтей перебои.
– А что такое помада? – спрашивает. Хороший вопрос. Главное, своевременный.
– Ну, – говорю, – карандаш, то есть тюбик с краской. Губы им накрашивают.
– Кто?
– Женщины. Некоторые. В моем мире.
– А зачем?
Я аж зубами заскрипел.
Товарищ капитан, вы это видите? Ребенок. Очаро-ва-ательный такой ребеночек.